– Чирьи поразили лишь внутреннюю полость рта. Они черные, рассыпаны по щекам и языку, лицо опухло и покраснело. Ребенок плачет от боли, мечется в жару и не может ничего есть. Бабушка Колпакчи кормит его одним каймаком и вареньем из шелковицы.
Мысленно отерев пот со лба, Ариф встал и нехорошо посмотрел на лекаря.
– И смрада нет? И лицевые кости не обнажились и зубы не выпадают наружу?
Лекарь покачал головой.
– Поди в дом Колпакчи и раздень ребенка. На теле ты увидишь многочисленные мелкие красные точки сыпи – признак болезни. Пои дитя теплым молоком молодой козы, купай в розовой воде, складки тела присыпай порошком мирта и фиалкового корня, язвы во рту промывай ромашкой и вели бабушке Колпакчи давать ему больше шелковичного варенья – сам Ибн Сина советовал шелковицу при белом кула. Через неделю мальчик будет здоров.
– Позвольте лишь два вопроса, достопочтенный. Почему чирьи во рту стали черными? И кто такой Ибн Сина?
Ариф громко сглотнул – ему как никогда хотелось горячего вина с пряностями.
– Черный цвет язв появился от шелковичного варенья, которое так любит дитя. Ягоды красят, больные места темнеют сильней, чем здоровые. А Ибн Сина – лучший врач на свете. В Исфахане его называли старшим сыном Отца Медицины, бессмертного Гиппократа. Надеюсь, это имя тебе знакомо?
– Да, достопочтенный. Торговец лошадьми в Корчеве, хазарин, выдававший себя за грека, звался Гиппократом – но при чем тут врачи?
– Мудрость – это воздержание от поспешности в проявлении, например, гнева по отношению к тому, кто совершает проступок, наказание за который непременно должно настигнуть его, писал Ибн Сина. Скоро пятница, Инг… Игнасий. После заката приходи ко мне в дом на Митридатову гору, отведаешь утку с айвой, сладкий сыр и долму по-армянски – лучшей не найдешь во всей Кафе!
Вечер удался на славу. Сатеник расстаралась – Ариф рассказал ей о бедном одиноком юноше, покинутом в чужом городе, и подкрепил слова парой сережек с лалами. Утка пахла так, что ангелы в раю сглатывали слюну, долма таяла во рту, лучшая дыня разложилась соцветием нежных ломтиков, а прозрачным кусочкам рахат-лукума, таящим в сердцевине сваренные в меду орешки, позавидовали бы и наложницы из гарема самого падишаха. Пока мужчины услаждали чрево, кроткая Сатеник наигрывала на сазе и напевала что-то приятным голосом. Подумать только!
От кальяна гость отказался, в вине проявил похвальную умеренность. И благоразумно сдерживал родник красноречия, ожидая, когда хозяин начнет задавать вопросы. Впрочем, Ариф не спешил и не спрашивал. Отослав Сатеник, он собственноручно сварил кофе, поставил перед Игнасием чашечку и уселся, удобно скрестив ноги:
– Ты не лекарь. Не знаешь канонов медицинской науки, не знаком с трудами учителей, не носишь перстень. В тебе нет страха и опасения, ты берешься за рискованные операции и неизлечимые недуги, не думая, чем заплатят за смерть больного. Расскажи правду – кто ты, Игнасий?
Конец ознакомительного фрагмента.